Зачин

Было уже почти шесть вечера. Без каких-то там трех минут. А может быть, никто и не придет? Ах, дурак, рассердился я сам на себя, стоило заваривать эту кашу? Хотя, идея, на первый взгляд, была недурна собой. Прошла уже целая минута. Осталось еще две.
Мрачные мысли овладевали мной.
Но вот, наконец, вошел молодой человек – первый за сегодняшний вечер. Я тут же узнал его. Это был Араев.
– Я первый? – удивленно спросил он и тут же добавил, – интересно…
Это был невысокий, не широкоплечий и отнюдь не грузный человек. Он мог бы сойти и за женщину в мужском платье, не будь черты его лица настолько резки, а глаза столь холодны. Цвета воронова крыла волосы были схвачены черным бантом, одет он был в черное с серебром, что отлично шло к его темным, будто два кусочка угля, глазам и смуглой коже. Впрочем, щеголем он не был. Шпага на его бедре была не церемониальным, а исключительно боевым оружием и как всякое хорошее оружие притягивало к себе мой взгляд. А еще Араев был обладателем резких, как бы сломанных посредине скул, что с головой выдавало в нем восточную кровь.
Вторым вошел Преображенский. Он не стал тратить лишних слов. Просто снял шляпу, поклонился и занял место в углу.
Этот молодой человек был не менее чужд столице. Его глаза – серые глаза палача – смотрели насквозь и куда-то в глубь. Так не смотрят ни царедворцы, ни военные чины, однако довольно часто я ловил подобные взгляды в Тайном Приказе. Это наводило на мрачные мысли, и я гнал их взашей, что было сил. Преображенский был одет в простой серый камзол и черную треуголку, и был даже без оружия и перчаток. Довольно странно, надо сказать, но мне это почему-то понравилось.
Прошла еще почти минута, и стрелки часов уже готовились вновь прийти в движение, когда скрипнула лестница, половицы, а затем и дверь и чей-то голос четко сказал:
– О, господа, да все, я вижу, уже в сборе, – и тут же поправился, – почти.
Чернов, понял я.
Вопреки своей фамилии он был далеко не черен. Карие – не черные! – глаза, каштановые волосы, приветливая улыбка на довольно бледном лице – вот весь его облик. Чернов был в мундире лейб-гвардии, но здесь, в столице это никого не могло удивить. Равно как никого не могла удивить и его шпага с огромным рубином в основании эфеса и золотой гардой. Мне стало не по себе, и я отвернулся от него. Никогда не любил приближенных ко двору.
Вот. Ровно шесть. Но я уже не отчаивался. Стоило, стоило начинать наше дело, а раз так, то стоит и подождать. Там где трое есть, а пятеро обещали, там будет и четвертый. Это точно.
Наконец пришел и Константинов. Он оглянулся, ища знакомые лица, не нашел их и тут же усмехнулся:
– Недурно, право же недурно. Всем добрый день.
Он был высок, причем весьма, молод, как и все, собравшиеся здесь, и как почти все вооружен. Короткая шпага на правом боку явно никогда не знала боя, а вот короткий клинок, в котором я не без удивления узнал кортик – знал. Выходит, он моряк, подумал я тогда и пригляделся повнимательнее. Смотреть, впрочем, было не на что. Светлые волосы, карие глаза, многочисленные морщинки вокруг глаз и выдубленная ветром кожа – все явственно указывало на близость к морю и ветра.
Все, хватит ждать. На часах и так начало седьмого, и тот, кто опоздал, верно, и не стремился успеть. Иначе успел бы.
Но вот раздался голос:
– Извините, господа, я опоздал, – и вошел еще один гость.
Да, без сомнения это был он – Тамилов.
Вот он-то без сомнения был мягче всех и меньше всех искал приключений на свою голову. Он не был толст и даже полон, но, тем не менее, во всех его движениях и жестах сквозила размеренность и плавность толстяка. И шпагу свою он носил как украшение, и одевался слишком пышно и дорого, и даже пальцы его были все унизаны перстнями. Оставалась, впрочем, надежда, что это только мишура и дым, а стоит подождать – глядишь, и человек получится.
Признаться, я был удивлен: пришли… все. Все!
Довольно долго разговор не клеился. Вначале принесли чай, потом, как водиться, обсудили погоду. Похоже, этикет не радовал ни одного из здесь присутствующих, но все же въелся так глубоко, что говорить по существу о деле, да еще и сразу никто не мог. Пришлось ждать, пока унесут посуду и закроют дверь. Своим слугам я хоть и верил, но не доверял. Наконец все были готовы слушать, и я заговорил.
– Мой первый вопрос, господа, прост, но все же требует ответа, – начал я. – Все ли понимают, что, придя сюда, совершили преступление?
Ответом мне было единогласное «да».
– Ну что ж, тогда остается лишь уточнить детали преступления. Цель-то хоть всем ясна?
Отозвался Араев:
– Я полагаю, наша цель – убийство Императора?
– Не совсем. Убийство Императора – средство. Наша цель – смена правителя. Если удастся отделаться отречением… тем лучше.
– Лишняя кровь нежелательна?
– Я полагаю, новый государь будет укреплять любовь, а не страх, – солгал я, прекрасно понимая, что ни без первого, ни без второго не обойдется.
Теперь заговорил Преображенский.
– Вы говорите, новый государь. А я вот думаю, государыня.
– Ну что ж, вы правы. Новым государем должна стать Елена, дочь императора Константина.
– И вы в этом весьма заинтересованы?
– Естественно.
– Благодарю. Больше вопросов нет.
Хотелось бы, подумал я. Однако он ошибся – вопросы были, правда, не у него. Слово взял лейтенант лейб-гвардии Чернов.
– Гвардия?
– Гвардия будет участвовать в перевороте, но я не хотел бы во всем опираться на нее. Уж не обижайтесь, Чернов, но гвардия – вещь непостоянная. Лучше уж доверять женщине легкого поведения. Вы понимаете, что я имею в виду…
– Это не намек на меня лично? – поинтересовался в ответ он.
– Ни в коей мере.
– Благодарю. Мне бы не хотелось драться с вами на дуэли.
Я бы высказал все, что думал на этот счет, но вовремя вспомнил, насколько шатко мое положение. Еще час назад я был на грани опалы, но теперь… Стоит одному из них открыть рот, подумал я, и мне один путь – на дыбу.
Теперь подал голос Константинов:
– Я не совсем понимаю, зачем я здесь. Гвардия, армия, двор – это я понимаю. Но зачем вам флот?
– Не тешьте себя иллюзиями, друг мой, – с улыбкой ответил ему я. – Вы это еще не весь флот. Однако на роль одного корабля вы вполне потянете.
– Как так?
– Вы получите повышение и станете капитаном одного из кораблей. Я думаю, десятипушечного брига. Ну а во главе корабля, вы вполне можете послужить отечеству.
Тот согласно кивнул.
– Как вы все, наверное, уже поняли, нынешнее собрание только первый шаг. Теперь, когда я заручился вашей полной и безоговорочной поддержкой, можно сделать и второй. Пользуясь остатками своей власти, я добьюсь произведения вас в высший чин. Тогда ваше слово и дело приобретет дополнительный вес. Так Чернов станет капитаном лейб-гвардии, Араев получит чин лейтенанта в драгунском полку, Преображенский будет зачислен в лейб-гвардию лейтенантом. Константинов, как он, наверное, уже понял, станет капитаном судна. Что же касается Тамилова…
– Да, что касается меня?
– Вы перебили меня, – укоризненно заметил я, но это не подействовало.
– Вы планируете цареубийство. Да, я не против. Да, я с вами. Да, я готов обнажить свою шпагу и драться до конца. Но зачем я вам? Я не солдат и не шпион, из меня плохой интриган и никакой политик. Я простой дворянин!
Я начал злиться, но еще не подал виду.
– Послушайте, простой дворянин, успокойтесь. Вам страшно, да и всем нам страшно. Мы все люди и мы все хотим жить. У нас есть дети, жены, любовницы… Но есть и родина! И трон, на котором сидит глупец!!! От вас не потребуется обнажать шпагу, обнажите перо.
Похоже, мои слова ошеломили его.
– Какое перо?
– То, которое макают в чернильницу и затем пишут.
– Зачем?
– А как, по-вашему, свергают царей? Их заставляют подписать отречение. И чем лучше оно составлено…
– Так я что же, хуже других?
Он что, добивается раскола? Так не будет ему раскола, и свар тоже не будет.
– Вы, господин Тамилов, напишете все, что нужно нашему делу, а потом можете лезть сломя голову в самое пекло. Я вас не держу. Но вам ясно, зачем вы нам нужны?
Он смутился, потупил глаза и кивнул.
– Да. Теперь, да.
Я с трудом перевел дух. Незаметно. Да, непросто говорить с вами, мальчики, ох как непросто. И главное не оскорбить никого, не выдвинуть и доказать, что дело твое – оно и первое и последнее, и вообще ничем не хуже других, да к тому же сделать его с толком, с расстановкой сможешь ты один. И это после того, что я два года подбирал самых лучших, самых верных, самых покладистых! Вот как бывает. Выбирал опытных, а выбрал мальчишек, искал верных, а нашел мятежников, думал убедить, а приходиться заставлять. Но зато, каковы орлы, не без гордости подумал я. Идут на преступление – и не бояться. Эх, полстраны таких бы…
Хотя я представил эту картину. Брр. Кровь лилась бы рекой, ведь они еще не научились ценить жизнь. Ничью – ни свою, ни чужую. Однако есть надежда, что научатся. Иначе им один путь, как и мне.
– Ну а теперь подробнее. Начнем мы через два дня на третий, ровно в полночь. Луны на небе не будет и это нам на руку. Константинов снимется с якоря и подойдет к дворцу. Когда пройдет час с полуночи, бриг должен дать два-три залпа. Первый – холостыми, второй и третий – ядрами, но не во дворец и не в парк, а в набережную перед ним. Если побьются стекла – не страшно, но если пострадает кто-то из важных или не дай бог сам Император… Тогда нам конец. В это время через южные ворота – там все договорено – войдет Араев во главе своих драгун. Бойцам все объяснить, но уже на подъезде к городу. Тогда они не дрогнут. Чернов и Преображенский поднимут гвардию. Всю не надо – хватит и нескольких рот. Правда, есть одно «но». Старших офицеров придется убить. Это кстати касается всех. После взятия дворца туда прибудем мы с Тамиловым (если конечно тот не пройдет раньше). Дальше – сущие пустяки.
Они молчали и внимательно смотрели на меня. Страха в глазах не было.
– Все понятно?
– Да.
– Тогда разрешите откланяться. Уже почти девять, а у меня каждый час на счету. До самой ночи переворота мы уже не увидимся, а потому… Не дрогните, ребята. Очень вас прошу, ради родины, не дрогните.
– Не дрогнем, ваше сиятельство.
– Удачи вам всем. Действуйте гордо и без промедления и до встречи… ночью и во дворце.
Они все тоже попрощались. «Прощай» никто не говорил. Суеверные, видать, ребята попались. Будет толк…
Но вот закрылась дверь за последним из них, и я вдруг понял, что боюсь. Виданное ли дело, при свете дня, не страшась ни бога, ни трона, покушаться на жизнь и престол законного государя. И так просто об этом говорить, как будто и не покушение то вовсе, а так, игрушки. Но ведь все всерьез. И если победим – всерьез, и если потерпим поражение – то на эшафот одна нам дорога. И никто не помилует, не пощадит, не простит – не те времена. Ух, страшно стало жить в государстве нашем, неспокойно.

1

Настало утро.
По мостовой цокотали первые экипажи, разрезая розоватый туман, что плыл с реки, в доме слышалась осторожная возня прислуги. В воздухе витало утреннее бодрящее беспокойство.
Я уже давно не спал.
Некогда мне спать, некогда. И так забот полон рот, и вообще…
На улице послышались пронзительные крики торговки: «Бублики, свежие бублики!»
Странно, откуда ей было здесь взяться? Каким ветром занесло сюда эту крикливую бабу? Бардак он во всем бардак… Пока я так размышлял, вопли торговки были прерваны ленивым пренебрежительным голосом городового «Эй, баба, тебя кто сюда пускал? Здесь господа отдыхают, а ты со своими бубликами! Вот как арестую тебя сейчас… » Что пищала в ответ напуганная баба я слушать не стал. Не до нее. Вот разберемся – если разберемся – с главным, а там и до них всех черед дойдет.
Одеваясь, я судорожно вспоминал все то, что успел подумать вчерашним вечером и ночью, но получалось плохо. Память у меня не цепкая, не точная, хотя и есть, тут уж не соврешь. Но слишком уж много мыслей, чувств, слишком много волнений и тревог и расчеты, простые изначально, все больше и больше разрастались в глубь и ширь. Вот так-то. И не запишешь – такие мысли бумаге доверять нельзя, и не запомнишь – в силу слабоумия. А что делать? Что ж, придется, похоже, импровизировать…
Импровизировать я не любил, хоть и умел. Такой вот парадокс.
– Эй, Гришка! – крикнул я слугу.
Он не замедлил появиться. Видать и впрямь не пил – как зарекался. Молодец мужик, вот мне бы так…
– Ванная, черный с золотом камзол и крикни там, пусть накрывают на стол.
– Слухаюсь, барин.
Весь туалет у иных господ занимал полдня, но я спешил сегодня и всегда. Сегодня – особенно. Не больше трех минут на умывание, не больше трех минут на облачение и еще меньше – на завтрак. Вот так-то, господа…
– Шпагу или трость изволите?
Хм, шпагу или трость… Со шпагой могут назвать головорезом и воякой, и указать на самое мне место – провинциальный гарнизон. С тростью же засмеют: старею, мол. Как быть?
Вдруг вспомнился Преображенский. Наглость, конечно, и попирание этикета, но это лучше чем смех. Что ж, будем грубы, но не смешны. Пожалуй, оно стоит того…
– Ни шпаги, ни трости, ни перчаток. И знаешь что, шляпы тоже не надо.
– Да как же…
– Пусть удивятся. А еще лучше – пусть удавятся.
Григорий, привычный к моим чудачествам лишь пожал плечами и протянул камзол. В конце концов, что ему за дело до дворянских тонкостей и интриг? Не знает, бедняга мужик, что еще день-два и дворцовые интриги покинут дворец. С моей легкой руки пойдут они гулять-ломать по белу свету, по всей Империи от края и до края и дальше, за кордон. Но это позже, а пока…
– Буду к обеду. Один.
Развернулся и вышел.
Люблю я нашу столицу. Люблю пышность пиров и балов, люблю богатство и благополучие, и сумятицу и скорость тоже люблю. Но больше всего люблю… что же? Власть? Или борьбу за власть? Веселую шальную игру со смертью, когда кругом тишь и безветрие… ли просто люблю, когда все в грязь, а я на коне? Не знаю. Вот как бывает: царедворец-интриган, солдат и слуга престола, философ и чуть-чуть богослов – и тот не знает для чего. А что же простой люд? Пожалуй, ясно что…
А под ноги мне ложилась брусчатка, омытая вечерним дождем, осушенная солнцем.
Помниться много лет назад, когда я был еще зелен и юн, а столица не столь великолепна, я представлял вместо этих округлых камней головы своих врагов. Я попирал их днем на улицах и ночью в мечтах, но время шло и в самом деле я начал расправляться с ними по одному. Кого ждала опала и отставка, кого ссылка или острог, кого плаха, а кого и скамья гребца на одной из галер едва построенного флота. Вначале мне это правилось, но потом… На каждого опального врага приходилось трое в зените славы, а на каждого казненного – пятеро. Меня начали замечать, заметив – уважать, уважая, бояться, ну а там где есть страх, не обойдется и без ненависти. Меня окружали многочисленные враги, порой похожие на врагов, ну а порой и на друзей, равнодушные и глупцы. Ни одного союзника. Ни одного!
Падение не заставило себя ждать.
Я был у самого престола, но никогда, даже в лучшие дни не смел назвать себя временщиком. Ведь обычно титулу сему предшествует «всесильный». Мои же силы были ограничены до безобразия, ограничены врагами.
Сам канцлер и все пятеро тайных советников объявили меня своим врагом, хотя и до этого в том никто не сомневался. Своим врагом провозгласили меня военный и морской министр, министр иностранных дел и первый казначей, и многие, многие, многие другие. Теперь меня чурались. Никто не хотел даже близко подойти к опальному князю, хотя сам Император никогда – никогда! – не называл меня иначе как другом. Но одних слов мало. Император этого не понимал, не понимает и не поймет, а значит, и поплатиться за это. Если не я, то кто? Да кто угодно!
Пока я думал, ноги вынесли меня к дворцу.
Гвардейцы меня знали, помнили и не остановили, но никто не улыбнулся, никто не поздоровался. Я запомнил этот батальон – первый батальон лейб-гвардии пехотного полка – и очень хорошо запомнил. Именно они будут окружать Императора Петра в ночь длинных ножей и стоит мне приказать, умоются в крови. Прикажу ли? Не знаю…
Черный вход, черная лестница и черная дверь. Черна судьба государства Константинова, ох чует мое сердце, черна. Но вот я и во дворце. Темное место, недоброе. Здесь вершились судьбы людей и государств. Такова уж наша Империя, что жить она может, лишь ведя бесконечные войны. Таков престол, что за него, да еще за корону льются реки крови. Редко, ох как редко, находиться тот, кто на самом деле может сжать весь мир в железном кулаке. Последним таким Императором был Константин. Но это было давно, бесконечно давно – почти десять лет назад. Тогда Империя была сильна…
А дворец совсем не изменился.
В лабиринте здешних ходов не мудрено и запутаться, но как-никак я десять лет при дворе, да и до того бывал здесь не раз. Нет, меня так просто не возьмешь. Направо, в царское крыло, направо, к кабинетам, мимо тронного зала, оружейной палаты и бальных залов, мимо малого и большого кабинетов, дальше, в Тихую Комнату, названную так за невиданные свойства ее стен. Как бы громко не говорил сидящий за столом, никто и никогда не услышит ни слова, если только не сядет за тот же стол. Эх, сколько ж тайн он слышал, этот стол…
– О, кого я вижу! Ну, пожалуйте, пожалуйте, ваше сиятельство.
Я ненавидел его, но заставил себя улыбнуться. Пришлось напомнить себе, что жить этому прихвостню осталось всего-навсего дня полтора, ну два. Это помогло.
– Я вижу, вы, Туманов, еще не забыли мой титул. Похвально, весьма похвально.
– Да, но вы, увы, забыли мой.
– У вас есть титул? – притворно удивился я. – Позвольте полюбопытствовать, какой?
– Графский, – огрызнулся он.
– Да что вы говорите. Ах, да, да припоминаю. И батюшку вашего, графа Туманова, тоже…
– Отец мой графом не был.
– Вот как. Бывает. А за какую же битву вы получили сей титул?
– Я не участвовал в битвах.
– Не может быть, – уверено заявил я. – В Империи графским титулом награждают (да и то редко) лишь великих полководцев и флотоводцев, чей подвиг сослужил службу родине. Но если вы не хотите говорить…
– Князь!
Я понял, что перегнул.
К счастью подоспел Император, и объясняться с новоиспеченным графом мне не довелось. И хорошо. А то мы люди нервные и горячие, бесшабашные и шпагами отлично владеем оба – не ровен час, прольется кровь. Вот только я сегодня без шпаги и об этом хорошо бы не забыть.
– Князь.
– Ваше величество.
Вот и раскланялись.
Сегодня у него был последний шанс. Не мог я, ну не мог пойти на смертоубийство и клятвопреступление, не убедившись еще раз, нет, этот Император не стоит и гроша. А потому я дал ему еще один шанс. Последний. Сегодняшнее совещание. Однако сам Петр этого не знал.
– Опять неприятности у Краденого Острова.
– Что на сей раз? – проворчал Туманов.
– Архипелаг не признает наших прав на остров. Требует возвратить его под их руку и забрать оттуда императорский флот. Накропали что-то вроде ультиматума, неделю срока, мол, дают.
Император пожал плечами, посмотрел на нас.
– Ну и что мне делать?
– Империя должна вступить в переговоры, – сказал я то, что честно полагал за лучшее. – Империя не молчит и не отнекивается. Но и грубости тоже не терпит. Вступить в переговоры, потребовать извинения за ультиматум и полномочного представителя в столицу, пообещать им все, но ничего не дать…
Туманов перебил меня:
– Нет, князь. То, что вы предлагаете – слабость. Император должен быть жесток и решителен. Если да, то да, а если нет, то нет, и никак иначе. И нечего тянуть время. Собрать весь флот в кулак и выжечь эти островки. Их же там всего-ничего, шапками закидаем…
– Флот Архипелага насчитывает семьдесят семь кораблей, – возразил я. – А Империя располагает ста. Кроме того, не стоит забывать, что большее число границ требует от нас рассредоточить флот, тем самым затруднив…
– Выходит вся Империя не может справиться с Архипелагом?! – вскричал Туманов. – Так что ли???
– Почти.
– Почти? Да вы просто трус!
– Я политик.
– Это низкая политика! И сами вы…
Нас остановил Император.
– Спокойно, господа, – сказал он. – Я так понял, сил, чтоб удержать этот остров, у нас нет?
– Нет. Если только не считать возможности долгой изнуряющей войны, войны на истощение, одинаково разорительной для Архипелага и Империи.
– Тогда стоит ли пытаться?
– ?!
– Стоит ли пытаться удержать то, что удержать невозможно? Я полагаю, что нет. Прикажите отвести флот.
Я остолбенел. Предположение о полной неспособности правителя править находило потрясающие по своей откровенности доказательства. Его всего лишь поставили перед выбором: сплутовать или начать войну, а он испугался и того и другого. Он предал интересы государства – дважды! – и даже не заметил того. Такого Императора не жалко и свергать.
В душе проскользнула скользкая мыслишка: ведь если честно, я не считал Императора ни на что негодным. Я лгал. Точнее думал, что лгу. Я бил и бил насмерть, но не по нему, а по всем тем, кто его окружает. По моим врагам. Бесчестно? Может быть. Но когда политика вообще была честной? Не припоминаю.
Ну что ж, решение принято. Приступим!
– Да вот, еще, господин Туманов, ваше величество, я бы хотел просить вас о милости…
– К вам или к кому-то?
– К людям, чьим отцам остался должен мой отец. Я сам не считаю этих людей достойными, однако долг чести… Вы, граф, меня понимаете?
– Конечно.
– Так вот, они жаждут определенных благ и все такое, а мои связи уже не те…
– Надеюсь, они не просят генеральский чин? – полюбопытствовал Император.
– Нет, что вы, что вы!
Ах, как нехорошо улыбнулся граф. Тайный советник, особо приближенный к Императору, друг его и его наследника, один из самых богатых людей Империи – вот кто такой Туманов. Перед ним была открыта дорога к таким вершинам, о каких мне, глупому князю, не стоило и мечтать. Ничто не стояло на его пути. Кроме меня. И вот теперь – конец? Так думал Туманов и в чем-то он был, бесспорно, прав. Я сам рыл себе могилу. Уже завтра – можно не сомневаться – светлейший граф напомнит Императору о его оплошности. Даже к самому верному слуге можно, при желании, придраться. Все люди, рекомендованные мной, не удержат новых чинов и месяц, если только не переметнуться на сторону моих врагов, а я сам… А я сам буду уничтожен, раздавлен, стерт в пыль.
Поэтому Туманов улыбнулся и доброжелательно произнес:
– Ну что ж… Кто же эти люди? Достойные, надеюсь, слуги Императора?
– Конечно!
– Итак…
– Один из них хочет стать лейтенантом лейб-гвардии пехотного полка, другой в этом же полку мечтает быть повышенным до капитана. Еще один служит на флоте, и хотел бы стать шкипером, пусть даже небольшого корабля. И еще один служит в драгунском полку.
Туманову это явно не понравилось. Пришлось идти в обход:
– Я говорил им, граф, что вы позаботитесь о них. Мне самому, увы, недосуг. Но я уверен, что вы не откажете им…
– Они просят меня?
– Да. Письменно.
И я протянул ему пачку писем, заранее заготовленных мной. Ни одно из них не было настоящим, но на каждом стояла моя подпись и печать, а значит, я в их честность поверил. Туманову даже не придется их проверять. Любая подделка – буде таковая обнаружиться – ударит по мне и только по мне.
– О!
– Их фамилии…
– Араев, Чернов, Константинов и Преображенский.
– Ну что ж, я думаю: да.
Отлично, подумал я. Отлично…

2

Все течет, все меняется. Прошло утро, и окончился день. На столицу медленно опускался вечер. Небо было красочным, словно светская модница: на западе оно походило на догорающий костер, над головой переходило из золотистого в светло-зеленый, а восток уже окрасился в лазурь. Одна из тех, кого я когда-то имел несчастье любить, была бы в восторге. Впрочем, о ней как раз лучше бы не вспоминать. Город выглядел намного скромнее, – серо-голубые в сумеречном мареве улицы играли рыжими лучами солнца. Обычная мирная картина вечернего города. Вот только покоя в ней почему-то не ощущалось. Яркие краски дразнили глаз и будоражили воображение.
Вдруг вспомнилось, что где-то далеко, у северных границ идет война. Полки Империи бесславно идут на смерть. А здесь в столице – тишь и благодать.
Недолго!
Я стоял на улице у порога собственного дома и смотрел на темное окно моего личного кабинета. Боже мой, как легко было в него стрелять. Сколько раз я стоял в освещенном квадрате окна, опершись руками на подоконник, и не думал ни о чем. Сколько раз? Если бы кто-то искал моей смерти, он не нашел бы лучшего места, чем эта улица и этот дом. Он не нашел бы лучшего времени, чем этот час.
Мимо проносились кареты, экипажи, спешили по свои делам люди. Ничего не стоило затеряться в этой толпе. Может так и лучше? Бежать пока не поздно, прочь из города? Но нет, не для того я все начал, чтобы так бесславно бросить. Мы еще посмотрим кто кого! Я решительно шагнул к себе на крыльцо.
Чесом позже, а может, и двумя, я сидел за большим письменным столом в собственном кабинете и, уставившись невидящим взором в окно, думал.
Ровно в полночь все придет в движение. Сниматься с якоря «Хранитель» Константинова, упадет, сраженный ударом палаша старший офицер в полку Араева, станет неспокойно и в казармах лейб-гвардии. От расположения драгун до дворца почти час ровной рысью и полчаса – галопом. Где-то столько же и от казарм, если идти пешком и не спешить. А вот «Хранитель» подойдет раньше. Залпы его орудий могут напугать, но использовать их по прямому назначению ни я, ни сам новоиспеченный командир не решиться. Но это и не важно, главное – показать, кто в городе хозяин.
А вот вопрос штурма все еще остается.
Вариант первый: штурм. Драгуны высыпают на площадь и начинают пальбу, чуть позже их ряды редеют и они отступают под натиском первого батальона, и тогда в спину защитникам дворца бьет гвардия Чернова. Его гвардейцы недолюбливают Императора, но на настоящее свержение вряд ли пойдут, а потому и объяснять им что-либо не имеет смысла. Они будут стрелять, не видя, в кого стреляют, а после победы отступят к краю площади. Прежде чем они передумают, все будет кончено.
Вариант второй: переговоры. Гвардия выходит первая, но в бой не вступает, а начинает долгие разговоры о родине, престоле и престолонаследии. Может быть, при удачном стечении обстоятельств, переубедить защитников дворца удастся, но может быть, и нет. Вот тут-то и появляются драгуны, в роли не ударной силы, но самого весомого аргумента. Тогда дворец можно будет взять без боя. Соблазнительно, но рискованно.
Как же поступить?
Есть правда, еще и третий вариант. Наплевать на дворец и отправиться сразу к крепости, но если коменданту что-то не понравиться… Нда, с пятью тысячами штыков и полусотней пушек нам не тягаться. А потому отменяется.
Так штурм или переговоры?
Я думал долго, но ничего путного в голову не шло.
– Гришка!
– Я тут, барин.
– Скажи, когда купец тебе денег должен, но не отдает, ты что сделаешь?
– Деньги заберу. Хлопцев приведу и заберу.
Хм, как похоже…
– А ты как поступишь, вначале хлопцев пустишь, пусть они ему бока набьют, или сам пойдешь, поговорить, а они пусть потом подойдут? Он их увидит, и может быть, испугается.
Он задумался, но лишь на мгновение.
– Не, если жадный – не испугается. Деньги, они ему дороже.
– Так может он не жадный?
– Тогда чего не отдает?
Я рассмеялся. А ведь прав Гришка! Не испугаются. Не испугаются, потому что власть дороже и денег, и славы, и много еще чего. А они об этом знают.
– Молодец, Григорий. Свободен.
Вот так-то, господин граф Туманов, мы и решаем государственные дела. С народом советуемся! А народ у нас башковитый, господин граф, не то, что вы, да и я, пожалуй. Эх…
Значит, штурм.
Так, а что после штурма? Штурм это конечно хорошо и даже необходимо, но что потом? Первым делом после штурма, во что бы то ни стало надо схватить Петра. Если же он уйдет… Нет, об этом лучше не думать. Итак, в руках у меня будет Императрица и Император, нынешняя и прежний. Император должен подписать отречение, а для этого очень пригодиться госпожа… Как бишь ее? Забыл. Ну ладно, как бы ее не звали, она вполне может пригодиться. Ее покои должны быть недалеко от императорской спальни – ну будет же его фаворитка шляться при дворе в неглиже? – не будет. Кстати, этим можно купить ее мужа. Вернуть блудную жену. Красиво, честно, и очень, знаете ли, удобно.
Хорошо.
Нужно ли убивать Петра?
Без сомнения, но не сразу. Для начала он сгодиться как заложник и живой свидетель отречения, а уже потом с ним можно будет и расправиться. Однако, опять таки осторожно. Ведь явное убийство может навредить, а неявное породит толпы самозванцев. Было, было и не раз. Не стоит повторят ошибки прошлых лет. Так что спешить не будем.
Итак, остается Елена Константиновна – новая Императрица, которую еще надо убедить в том, что трон ей нужен, причем непременно из моих рук, остается расставить по городу своих людей и уладить дело на заставе у ворот, и, наконец, остается приготовить бумаги. Да много дел, но все по силам. И делать их надо, хотя ох как не хочется. Надо.
Но это завтра, а пока – спать.
Я выглянул в окно. Город уже спал.
Даже мой воспаленный ум (ох, как башка трещит!) ощущал тишину и умиротворенность окружающей меня тишины. Ночь – она всегда ночь. Ночью принято спать. Такие шумные и оживленные днем, сейчас улицы застыли. Заснули? Ведь улицы, дома и даже крепости, совсем как люди, могут спать. И даже ветер, целый день, игравшийся под небом, свернулся калачиком в тесных закоулках и изредка шелестел голыми черными ветвями деревьев. Казалось, что город спит сном младенца.
Это хорошо – младенцев легче душить.
Чистая совесть, полная безмятежность, и никаких предчувствий. Крепкий сон. А вот о себе я точно знал, что засну нескоро. Я оказался прав.

3

Снова день, день накануне переворота.
С самого утра я был на ногах.
Пришлось бежать к градоначальнику. Пришлось кланяться чуть ли не в самые ноги, дать взятку, да такую, что мне самому сроду не давали и еще после долго лебезить. Можно не сомневаться, он решил, что я ничтожество. Противно, да, но зато дело пошло. Словам его и обещаниям я не поверил, а он не стал настаивать. Вместо этого написал подорожную, да такую, что хоть всю армию Архипелага посуху в город вводи, никто не пикнет. Да и печати приложил знатные. Однако веры мне в него было мало и потому пришлось убить еще полчаса, разыскивая Фому-умельца и уговаривая его проследить, а в случае чего и позаботиться о градоначальнике. Похоже, он все понял. Ну, ничего, Фома мужик правильный – не подведет.
Но теперь я спешил. Возвращаясь к дому, чуть было не споткнулся о вывернувшийся невесть откуда камень, потом обругал вылетевшую из-за угла прямо на меня карету. Все прохожие, казалось, смотрят на меня с удивлением и неуместным любопытством. Зеваки праздные, лишь бы рот разинуть. Бестолочи. Вдобавок было жарко. Солнце будто взбесилось, по лицу текли струйки пота, и хотелось только одного – забиться в тень, передохнуть.
Но наконец-то все было на мази. Черная карета с окнами, завешенными плотной тканью ждала за углом. Семеро вооруженных слуг могли бы даже в случае чего оказать сопротивления. Да и я был готов, ну, практически на все. Дело было за малым.
Когда я уронил кулак на черную лакированную дверь, в моей душе царил хаос и смятение, но я не отступал. Сегодня, решил я, буду только наступать, и будь что будет.
– Я к ее высочеству. Она предупреждена.
– Вас ждут, – ответила миловидная служанка и уступила дорогу.
Ее высочество приняли меня в своем кабинете. Странный это был кабинет: ни стола, ни бумаг, ни даже пера и чернил, зато широкая кровать, много книг, в том числе дорогих, и много картин. Елена пребывала в веселом расположение духа, и не казалась далекой и неприступной. Это придется исправить, с сожалением подумал я и начал в лоб:
– Добрый день, ваше величество.
– Величество?
– Вы дочь покойного императора Константина, первого этого имени, властелина Империи.
– Да, но…
– Вы знаете, что трон по праву ваш?
Она смертельно побледнела, и я испугался, что перебрал. Еще чуть-чуть и она рухнет в обморок. Что тогда с ней делать?
– Нет! – громко, слишком громко сказала она и сделала жест рукой, как будто отстраняясь. – Нет.
Ничего, с облегчением подумал я. Ну, испугалась. Ну, со всяким бывает…
– Дочь не наследует престола своего отца.
– Да, если есть сыновья.
– У моего отца были сыновья.
– Император Иван давно мертв.
– По смерти Императора, наследует его жена.
– Императрица Анна тоже мертва.
– Тогда ее сын.
Я рассмеялся.
– Ну, уж нет. Ее сын, сын от первого брака, не имеет никаких прав на престол. В его жилах нет и капли крови истинных Императоров. А раз так…
– То, что вы говорите… опасно.
– Я знаю это, ваше величество. То, что я вам говорю – смертельно опасно. И прошу вас, как Императрицу, защитить меня.
Теперь она покраснела. Милая девушка, увы, не была и наполовину готова к своей роли, но, тем не менее, ей придется играть. Это говорю я, а слово мое известно всей Империи.
Она долго молчала и смотрела мне в глаза. Похоже, ей было трудно что-либо сказать. Но, наконец, вопрос прозвучал:
– Что вы задумали, князь?
– Дворцовый переворот, ваше величество.
– С целью…
– Вручить вам престол.
– Вы шутите, князь?
Я устало покачал головой. Дитя. Насколько же она наивна.
– Такими вещами не шутят.
– Я… я не могу.
– Почему? Причины?
Она замялась.
– Это опасно.
– Чушь. Жизнь вообще опасная штука. И короткая, кстати.
– Я всего лишь женщина.
– Вы сами вспоминали об императрице Анне. Она тоже была женщиной. Кроме того, вы еще и дочь своего отца. Уж я-то вижу.
– Вы все хорошо обдумали.
– Да, хорошо, хотя и приходилось спешить. Держава гибнет. Петр ведет ее к концу.
Она побледнела пуще прежнего. Похоже, она давно не интересовалась известиями с окраин и не знала, что там твориться. Хотя, собственно, ничего особенного там и не происходило. Так, катастрофа, как всегда. Не в этом суть! Но она об этом не знала. Ну и ладно.
– Вы делаете слишком дорогой подарок.
– Это не подарок, это справедливость.
– Да, похоже на то.
Этот разговор начинал меня бесить. Ведь я спешу!
Она же не спешила. Прекрасно понимаю, что решиться на такое… Впрочем, я был не первым, кто об этом заговорил. Разговоры велись уже давно. Но что толку в пустых разговорах? Я предлагаю корону, и надо отвечать и отвечать немедленно: «да» или «нет». Она подошла к окну и стала там, отвернувшись от меня и равнодушная к престолу и короне. Она смотрела на раскинувшийся под ней город. Я тихо подошел и стал рядом, смотря вслед ее мыслям и душе. Передо мной раскинулась столица. Да, этот вид стоил того. Вода играла золотом и серебром, по набережной прогуливались дамы в пышных платьях, их сопровождали кавалеры. Серой вечерней мрачности города не было и следа. Здания как будто улыбались послеобеденному солнцу, подставляя ему свои каменные бока фасадов и открытые настежь окна. Ярким зеленым пятном выделялся сад, испещренный светлыми аллеями. Вдалеке копошились фигурки простолюдинов на рынке и в ремесленных кварталах, а по центральным улицам катили изящные экипажи, запряженные лоснящимися лошадьми. Город жил своей извечной жизнью, так поражающей всех приезжих из глубинки.
Но пора бы и на грешную землю.
– Ваше величество… Елена (мои руки робко прикоснулись к ней), послушайте меня. Я – единственный человек в окружении Петра, который понимает, что происходит. Император теряет власть. Мы не его слуги, но слуги государства, которое он ведет на смерть. Если он останется при власти, его скинут. Либо заговорщики, как мы с вами, либо просто народ, вооруженный вилами…
Она испугалась. Это хорошо. Страх вообще хорошо, но ужас еще лучше. Пусть боится – и действует.
– …но знаете, почему вы должны согласиться? – продолжал я. – Потому что вы дочь Константина, и больше, чем кто-либо, должны защищать страну. Его страну! Им построенную!
Она согласиться, думал я. Она думала об этом и не раз. Да балы, кавалеры и шарфики, конечно, интереснее державы, но блеск трона… Нет, этому нельзя противиться. Если есть хоть малейшая возможность, упускать ее нет смысла. Глупо.
Она резко обернулась и вдруг выплюнула мне в лицо:
– Изменник.
Я осекся. Лишь на мгновение, но все же. Такого я не ожидал.
– Может быть, – согласился я. – Но я изменяю Императору, а вы отцу.
Вот это ее задело. Она отошла от окна.
– Ладно, – до странности просто согласилась она. – Пускай. Бог с вами, или дьявол, или, может, никого. Мне все равно. Вы предложили мне то, что никто никогда не осмеливался предложить и не осмелится впредь. Вы сказали много правильных слов. Вы были убедительны. И еще, вы боитесь. Так, князь?
– Так, ваше величество.
– Что ж, вы честны. Скажите, князь, много ли человек доверились вам.
– Около тысячи, ваше величество. Но если все откроется, полетит многим больше голов. Многие помогают мне, но не ведают, что творят.
И это была правда. Среди них и ты, Елена, мог бы сказать я, но не сказал. Не стоит ради правды терять почти одержанную победу. Не стоит…
– Жестоко.
– Это необходимость.
– Вы должны пообещать одно…
– Слово чести.
– …вы всегда будете рядом. Всегда, понимаете!
Вот тут-то я и удивился. Да что она творит? Ведь и глупцу видно издалека, что я рвусь к власти, рвусь во временщики, а она… Ну уж нет, я решительно не понимаю этих женщин. Решительно. Еще чуть-чуть и она предложит мне прогулку в собственный альков. Ну что ж. Ни от власти, ни от ее ложа я ни в коей мере не намерен отказываться, накось выкуси, а значит…
– Согласен.
– Тогда согласна и я.
У-ух, слава богу, убедил. Я почувствовал себя так, как будто пробежал сотню верст, неся в каждой руке по ведру с водой. Но была и радость.
– Тогда у меня два вопроса.
– Задавайте.
– Умеете ли вы ездить верхом?
– Да.
– Умеете ли вы стрелять.
– Нет.
– Жаль, – честно сказал я.
Она пожала плечами.
Правильно, все правильно. Ей все равно, жаль мне или нет. Ей все равно, что я считаю и что думаю на ее счет. У нее и так достаточно мыслей в голове, а потому пока я для нее лишь средство. Пожалуй, она и не думает, что средство как раз она, а цель – престол.
– Вы скоро собираетесь действовать?
Я взглянул на часы и сообщил:
– Через семь часов вы станете Императрицей.
Или изменницей, подумал я, но умолчал.
– Так скоро…
– Да, ваше величество.
– Что я должна делать, князь?
– Одеться удобно для боя и красиво для коронации, собрать самую малость ваших вещей и сесть в карету. Вас ждут.
В ответ она только кивнула.

4

– Для начала манифест, – сказал я и Тамилов начал читать.
– Это только черновой вариант, – предупредил он, как будто я мог об этом забыть. – Ну, значит так. «Всей Империи и сопредельным государствам, как дружественным, так и враждебным, сим заявляю: Я, Петр, приемный сын и наследник Императора Ивана, второго этого имени, Императором называвшийся, отрекаюсь от престола имперского в пользу Елены, дочери Константина, и с этого часа Императрицы. Я лишаю себя всех титулов и привилегий, кроме как рода дворянского и графского титула, по матери доставшихся. Я обязываюсь не чинить сопротивления Императрице и ее приближенным, не служить ни в армии, ни во флоте, не возмущать народ и принести ей присягу трижды и при свидетелях. Всех же воспротивившихся сему документу повелеваю считать изменниками, предателями и презираю их. Петр, первый сего имени»
Я постучал пальцами по столу. Суть верна, но после чтения документа возникло почти осязаемое ощущение фальши. Форма. Слишком жесткая форма. Как барабанная дробь перед казнью. Казнью? Что за мысли? Нервы шалят? Да нет же, нет. Не годится, не понимают они. Нельзя такое в народ пускать. Еще раз задумчиво побарабанив пальцами, я, наконец, решил.
В общем, вердикт таков:
– Неплохо, но слишком пахнет казенщиной.
– Да как же иначе? – удивился Тамилов. – Государственная бумага, все-таки.
Как иначе? Вот так-то… Думаешь, учишь, жаждешь чего-то нового, яркого, а получаешь… Лень, обычная лень ума и ни щепотки смысла или красоты. И не объяснишь им, что дворяне-де, послушают и примут, а простому народу попроще подавай. Пообыденней. И так, чтоб чувствовалось – сердцем писано.
– А вот так. «Слушайте, слушайте, и не говорите, что не слышали, как читали манифест Петра, первого сего имени, Императора». Ну как начало? Можно отдельной строкой пустить.
– Это не документ.
– Это правда. Ее поймут.
Что б еще умного посоветовать…
– И начинать надо не так. «Понял я, что правлю жестоко и глупо, по глупости своей, по недомыслию и по крови рода хоть и знатного, но не Императорского. И понял я, что так нельзя. А посему…». Так-то лучше.
Тамилов смотрел на меня, как смотрят на душевно больных или пророков. Интересно, поверит или нет. Все! Поверил. Кивнул и склонил голову, и начал пером вписывать недостающие строки. Ну и ладно, ну и хорошо…
– Не подпишет Петр такого…
– Подпишет. Делать нечего, от того и подпишет.
– А коли сбежит?
– Тогда советую стреляться, – ответил я и недобро усмехнулся.
Если сбежит, то все. Сколько бы ни было с нами людей, в Империи их больше. Флот стережет берег и море, а войска не пропустят беглецов посуху. Если и дойдет до бегства, то лучше схоронить до поры до времени и молиться, чтобы не нашли. Ну да это все смешно – найдут ведь. Захотят – из-под земли достанут. Но если Император будет у меня в руках…
– Вы недобро улыбаетесь, князь, – раздался у меня за спиной милый голос. – О чем вы думаете?
– О, ваше величество…
– Вы отказываетесь отвечать? – в ее голосе прорезались игривые нотки.
– Нет что вы, я бы не посмел.
– Тогда скажите, почему вы так странно улыбаетесь?
– Я думаю о предстоящей ночи.
Улыбка исчезла с ее губ, щеки побледнели, и она слабо кивнула.
– Да, я тоже…
Я знаю, о чем ты думаешь. Тебе жалко всех тех, кому придется погибнуть ради тебя, меня и престола. Женщина. Всех бы ей пожалеть, всех спасти и приголубить. Грызут тебя мысли, как бы лучше да чище, как бы малой кровью….
Но думаю и я. Правда, не о том. И, слава богу, ты этого не знаешь. Некогда мне объяснять, да и толку-то? Как рассказать тебе, что землю, чтобы она родила как след, надо полить кровью? Что люди они на то и созданы, чтоб гибнуть, и лучше уж за идею, чем просто подыхать от вырождения и болезней. Что мирный путь – не путь, а тупик только….
Но это все прах и суета.
– Ваше сиятельство, а что нам еще нужно, кроме отречения?
– Манифест Императрицы о восшествии на престол, обращение к дворянам, обращение к армии, обращение к флоту, призыв к оружию…
– Что?! – встрепенулась будущая Императрица. – К какому еще оружию? Какой призыв?
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Смешно. Она что думала? Конечно, к оружию, конечно, призыв. А как иначе?
– Объяснитесь, князь!
– Ваше величество, вы сами прекрасно понимаете, как много у вас и у меня врагов. Вы сами понимаете, что может начаться братоубийственная война, смута. Вы сами прекрасно знаете, как легко народ верит в воскрешение «чудом спасшегося» царя. И предупреждаю вас заранее, готовьтесь к многочисленным самозванцам. Кроме того, может начаться и война.
– Обращение к армии…
– Пожалуй, я сам его напишу. Дай перо.
Тамилов протянул бумагу и чернила, я взял перо и начал писать. Хм…
«Всей Империи и всем тем, кто клялся ее защищать. Да, вы приносите присягу императорам, но, кроме того, вы присягаете и Империи. Императоры приходят и уходят, так было всегда. Империя стоит.
Да, вы вооружены, умеете убивать и подчиняться приказам. Но не всем! Разве будете вы стрелять в своих сыновей, и жен, разве поднимете на штыки дочерей? Нет. Честь требует от вас выполнить приказ, но она же требует от вас оставаться людьми.
Случилось важное событие: Императрица Елена сменила Императора Петра, и теперь все может перемениться. Может стать лучше – и этого стоит ждать. Может стать и хуже – и этого стоит опасаться. Многие старшие офицеры, близкие Императору и его политике могут действовать непредсказуемо, не считаясь ни с его приказами, ни с приказами Императрицы. Будьте осторожны. Думайте. Действуйте, но не забывайте и о том, что Империя окружена врагами, Империя ослаблена, Империя больна. А раз так, то никакая цель не оправдает смерти даже одного имперца, тем более ничто не оправдает братоубийственную войну.
Если вам отдали приказ стрелять в свой народ – не выполняйте приказ. Офицер, отдавший такой приказ, будет считаться предателем. Солдат, выполнивший такой приказ – тоже.
Помните, единственная задача армии – охранять Империю. Так охраняйте же».
Хм… Думаю, неплохо.
– Вот так-то.
– Странно, – заметила Императрица.
– Странно, – согласился я, – но скажите честно, стали бы вы после этого стрелять в свой народ или идти на штурм столицы?
– Нет. Но только потому, что никогда не стала бы этого делать.
Я в гневе закусил губу. Конечно, подумал я, женщина и не должна стрелять. Но что же с ней, почему она так цепляется за отжившие образы и символы, за чеканное право? Она же умная женщина, образованная и должна понимать, что слово порой значит больше чем дело. Один манифест может заменить три тысячи штыков, а если он написан хорошо, то и все пять. И, хотя воевать одними словами нельзя, они стоят много, очень много и порой решают все. Так почему?
Ну да ладно, ей позволительно – не ей же суждено править.
– Долго еще?
Я взглянул на часы.
– Еще часа три. Страшно?
Она покачала головой.
– Скучно.
Вот тут-то я и рассмеялся.
А за окном тихо угасал день. Последний день правления Петрова, надеюсь что последний…
Закат выдался на удивление серым. Не было кровавых облаков, не было игры цветов. Просто на закате вспыхнуло зарева зарево, и вскоре город накрыла серая мгла сумерек. Тускло засветились фонари, – перезревшие фрукты на черных чугунных стеблях. Тени удлинились, приняв диковинные формы, а затем растаяли.
И вот наступила ночь.

5

В полпервого мимо окна звонко застучали копытами лошади. Должно быть, уже… Я выглянул в окно. Так и есть, драгуны. В первых рядах Араев на гнедом жеребце, а за ним, за ним, за ним… Глаза разбегались, и по спине пробежал радостный холодок. Ничего себе, подумал я. Сила! Араев вдруг поднялся в стременах, сорвал шляпу и отвесил поклон прямо в окно моего кабинета. Ух, лихач, ничего не боится.
Я отвернулся от окна.
– Григорий, седлай лошадей.
– Скольких, барин.
– Одну мне, одну ее величеству и одну Тамилову. Три выходит.
– Дозвольте шесть.
– Зачем?
– Еще я с вами поеду, да мужиков двух возьмем. Вон Матвей, бывший охотник, из ружья горазд…
Я смотрел на него и никак не мог решиться. Жалко было мужика, загублю ведь.
– Смотри, Гришка, на смерть идем, на позор.
– Та знаю я все, знаю. Но я с вами.
– Седлай шесть.
Слуга удалился, и мы снова остались втроем. На столе лежал чистовой экземпляр манифеста об отречении, призыв к народу и еще целая пачка бумаг и документов. Хороша основа для любого беззаконья. Тамилов с ожесточением точил шпагу. Видать, он решил-таки добыть себе славу боевую, видать… Елена, Константиновна дочь, сидела на стуле и думала о своем. Сейчас мне было безразлично о чем.
– Так, ладно, хорош, сидеть, – проворчал я.
И тут же объявился Гришка.
– Кони поданы.
– Вперед, – просто сказал я.
Накинуть плащ, вскочить в седло, да не забыть ни шпагу, ни пистолет – невелика работа, и мы управились в две минуты. А дальше началась бешеная скачка по ночным улицам столицы. Мы двигались не так как драгуны, избегая прямых дорог и петляя переулками. Город поражал своей пустынностью.
Вначале мы выскочили на набережную и рванули галопом вдоль реки. Где-то там, впереди, доживал последние часы своего царствования Император Петр, первый своего имени, да я думаю и последний. Вдруг там взметнулось пламя, и над рекой пронесся тяжкий грохот канонады. «Хранитель» дал первый залп. Город медленно начинал просыпаться…
– Быстрее!
Второй залп был уже намного ближе, да и погромче первого. Не холостой. Со свистом разорвали воздух пушечные ядра, и зазвенело стекло, посыпался в воду расколотый мрамор, а потом раздался женский крик. Ранена, понял я. Да и не только я – Императрица пошатнулась в седле.
– Направо!
Теперь мы мчались темными переулками, оставив за спиной и реку, и прошлую жизнь. Впереди нас ждала власть или погибель. Но никто из нас не дрогнул. Это хорошо.
Наконец впереди послышались хлопки ружей и пистолетов, команды, ржанье лошадей, звон штыков и палашей, крики боли и отчаянья. Там шел смертный бой. Мимо нас пробежал смертельно бледный гвардеец. Шляпу и ружье он потерял и теперь мечтал сохранить хотя бы жизнь. Мы не мешали ему. Вскоре мы выехали на площадь, и тут же нашим глазам предстало поле боя. Представился и его ход. Драгуны легко смяли часовых, держащих входы на площадь, расправились с патрулями, но чем дальше, тем больше пуль летело в них, и вот их напор иссяк. Атака захлебнулась в крови. Араев приказал спешиться и принять бой. Однако в правильной линейной схватке перевес был на стороне лейб-гвардии, и драгуны очень скоро начали пятиться, а после и отступать. Араев метался среди своих людей, но добиться невозможного не смог. Бой был проигран. И вот, когда драгуны стояли из последних сил, боковые двери дворца распахнулись и из них посыпались новые стрелки. Выровняли линии, подняли ружья, прицелились. Раздался залп. По полсотни пуль с каждого стороны вонзились в строй и ряды опрокинулись. Началось повальное бегство.
Гвардия начала преследование.
Шли минуты, умирали поверившие в меня люди, а я стоял, бездействовал и ждал. Ждал и дождался. Началось. Многоголосое нестройное «ура» заглушило шум боя, или скорее уже бойни, и я понял, Чернов здесь. Батальоны лейб-гвардии вступали на дворцовую площадь.
Как раз напротив того темного переулка, где притаилась наша шестерка, происходили важнейшие события этой ночи.
Майор, командовавшей героической обороной дворца отбросил ненужное больше ружье и бросился к нежданному подкреплению. Он ожидал увидеть полковника, адъютантов, майоров и расправленные знамена, он ждал барабанного боя и крика «ура», но вместо этого:
– Заряжай!
Храбрый офицер, майор еще не понял низости и коварства этой ночи. Он спросил, в чем дело. Он потребовал объяснений. Старшего офицера…
– Целься!
Шесть сотен стволов взметнулись вверх, и майор понял, что это время сочтено. Но он был смельчаком, и он был не один. Он выхватил шпагу и бросился вперед…
– Огонь!
Все было кончено буквально в два залпа. После первого упали все те, кто мог и хотел драться, а после второго гвардия обратилась в бегство.
Мимо нас проносились десятки окровавленных испуганных солдат. Детей самых именитых дворян Империи, лучших офицеров, блестящих царедворцев не знавших запаха пороха и смерти и заплативших за это самую страшную цену. Нет, не смерть, но жизнь. Жизнь дезертира, пленника, жизнь полную позора и унижения. Ведь я уже тогда знал, как поступлю с ними, с теми, кто не помешал мне победить. Нет, не казню, но и живые они будут завидовать мертвым. Будут…
– Ваше сиятельство, площадь пуста!
– Кто таков?
Мальчишка в форме драгуна вытянулся по стойке смирно и отрапортовал:
– Адъютант командующего вторым и третьим эскадроном драгун десятого полка штабс-капитана Араева.
– Лет-то сколько?
– Шестнадцать, ваше сиятельство!
Мерзавец, подумал я с отвращением, боже, какой же я мерзавец…

6

А потом была сцена, которой выпало быть сотни раз повторенной кистями лучших живописцев Империи и всего мира. Тот зал рисовали с разных сторон и разными красками, меняли одно и добавляли другое, но по-настоящему увидел ту ночь лишь один гений. Собственно, за то он и был расстрелян. Все копии его «Расправы» по моему приказу были сожжены, и лишь оригинал навсегда украсил стену моего тайного кабинета глубоко под дворцом, как раз напротив моего стола. Когда я бывал слишком жесток, она помогала мне преодолеть ярость и холодный расчет. Она одна напоминала мне, что я человек.
На ней был изображен Большой Зал.
Но не тот Большой Зал, каким его помнили все, кто хоть раз побывал при дворе. Нет. Мраморные полы были залиты кровью и видны были грязные следы, разорванные шторы (нам не хватало бинтов) висели жалким напоминанием былой роскоши, стекло мелкими осколками хрустело под ногами. Не горели свечи, но было светло. Кто-то приказал драгунам зажечь факела. Быть может, даже я сам.
Я сидел в середине зала, откинувшись на спинку стула, и смеялся в лицо поверженным врагам. Ноги мои были по колено в крови, но не в моей. Сам я не был ранен. Рядом с моим стулом стоял стол, на котором лежал одинокий лист бумаги. Это было признание законности власти Елены Константиновны. Признание по форме, капитуляция – по смыслу. Подписей на ней было мало, до обидного мало…
За мной выстроились в ряд пятеро героев той ночи. Араев, бледный как снег, раненый шесть раз, но, тем не менее, первым ворвавшийся в тронный зал. Константинов, в мокром мундире, без шпаги, но при абордажном топоре – с ним он прыгнул с борта своего «Хранителя» чтобы принять участие в последних минутах битвы. Залитый кровью с ног до головы Чернов не был даже ранен; кровь же была не его, – он дрался шпагой, стоя на лестнице ниже противников и они падали прямо на него. Преображенский был спокоен и собран, как будто и не рисковал, а крепко спал. Тамилова тошнило, – он увидел подлинную смерть.
Справа от меня стояла Елена, уже Императрица, хотя еще и не признанная. Слева стоял свергнутый Император и смотрел волком, закусив до крови губу. Художник точно ухватил момент: она лишилась чувств, а он кинулся на меня; ее подхватили заботливые руки охраны, а его грубо схватили стражи. Да, все было именно так, но получилось, что их обоих крепко держат… Чтоб не мешали править, наверное, чтоб не мешали – мне!
А передо мной замерли те, кто должен был поставить последний штрих в истории этой кровавой ночи. Военный министр и министр торговли, привезенные сюда силой, морской министр и министр законов, пришедшие сами, главный казначей и двое тайных советников, сам Туманов и майор, тот самый, что командовал обороной дворца. Я требовал от них одного – поставить подпись. Они же предпочли отказаться.
– Действуйте, Олег, – сказал я тогда и малолетний адъютант Араева начал действовать.
Короткий приказ и вот, грохоча подкованными сапогами, в зал входят десятеро драгун. Они выстраиваются в линию, лицом к министрам и чиновникам, но их головы повернуты ко мне. Смотрит на меня и Олег. Давай, киваю я, и он отдает приказ:
– К ноге!
Десять прикладов опускаются на мрамор полов.
– Заряжай!
Тихо шелестит, всыпаясь, порох, за ним следует пыж, пуля, еще один пыж. Министры смотрят остекленевшими глазами, но никто из них еще не верит. Но вот сделали свое дело и убраны шомпола, осталось только взвести курок… Готово!
– Целься!
Торговый министр смертельно бледнеет, у казначея трясутся руки, но остальные все еще спокойны. Чувства притуплены страхом, а ужасы начала ночи еще слишком свежи. Особенно нагло держат себя военный министр и Туманов.
– В живот, – небрежно добавляю я.
Вот это действует!
Военный министр покачнулся, сглотнул, и первый поспешил поставить подпись. Он, как человек военный, знал, что такое ранение в живот. Мне это было лишь на руку. А вслед за ним бросились к перу казначей и глава всей торговли, морской министр и один из тайных советников, ну а потом и остальные. Один лишь Туманов смотрел мне прямо в глаза и улыбался. Потом и вовсе рассмеялся.
– Что, Туманов, смешно?
– Очень.
– Что же вы видите?
– Я вижу вас.
– Я вам смешон?
– Нет. Сегодня вы страшны. Да и раньше – тоже.
– Тогда что же?
– Я вижу ваш конец. И он печален…
– А я вижу ваш, – спокойно ответил я. – И он весьма скор.
Он рассмеялся мне в лицо.
– Пистолет!
В руку мне легло удобное оружие.
Я поднял ствол, навел Туманову между глаз и нажал на курок. Я всегда был метким стрелком. Кровь заляпала даже потолки. Их потом долго мыли. Вот этот-то момент – мой выстрел и его смерть – и ухватил несчастный художник, на беду себе и своим детям. А потом я отбросил пистолет, но это было уже совсем не то…
С моим выстрелом и последним всхлипом тайного советника закончилась целая эпоха. Эпоха до меня.

Май-Июль 2004 года. Киев.